Легенда о любви и красоте[СИ] - Лиана Делиани

Он стал более открытым, жизнерадостным, она это видела и чувствовала, улыбался ей так, что просто дух захватывало. Глядя на его улыбку, ей теперь все время хотелось поцеловать его, слиться с ним в единое целое. Делая выбор той ночью, она и не подозревала, что будет настолько счастлива.

Каждый раз, засыпая, она чувствовала как, зарывшись лицом в волосы на ее затылке, он шепчет благодарно и обреченно «любовь моя».

— Гвидо, а как ты называл меня в самом начале?

— Когда? — не понял он.

— В самом начале, как ты называл меня, когда думал? Герцогиня, ваша светлость, Виола или как–то по–другому?

— Не скажу, — рассмеялся он.

— Почему?

— Тебе не понравится.

— Скажи, я не обижусь, — целуя, она прильнула к нему всем телом, напоминая ласкового и шаловливого котенка.

— Я называл тебя малыш, — признался он, сдаваясь. — Ты была такая потерянная, взъерошенная и беззащитная, не смотря на то, что очень храбрилась.

— А я не смогу сказать, как называла тебя. Не спрашивай меня об этом, ладно? — тихо попросила она.

— Не буду, — обещал он, и смешинки собрались веселыми лучиками у глаз.

Но Виолино веселое настроение погрустнело. Она затихла, лежа на боку и внимательно глядя на мужа.

— Откуда это взялось? — спросила она, проводя пальчиком по глубокому шраму на его груди.

— Копье, — нехотя ответил он, так же заворожено глядя на нее.

— Ты, что, не носил доспехов?

— С оставшихся на поле боя снимают все, что представляет хоть какую–то ценность. Тяжелораненых добивают. Парень, который добивал меня, оказался новичком.

— Больно было? — легкими прикосновениями пальцев Виола словно старалась залечить ту давнюю боль.

— Лекарь сказал, что мне повезло, но кашляю я с тех пор, не переставая.

Он провел кончиками пальцев по ее плечу и, заглянув в повлажневшие глаза, улыбнулся, пытаясь отвлечь от сказанных слов.

Виола чувствовала себя бессильной перед многочисленными ранами его души и тела. Все, что она могла им противопоставить — свою нежность и любовь. Повинуясь велению сердца, она поцеловала глубокую отметину на его груди, провела губами по рваному косому шраму на боку, нежно погладила пальцами обрубок ноги и, наклонившись, поцеловала его.

Муж сел на постели, взял ее лицо в свои руки и, глядя на нее блестящими любящими глазами, прошептал:

— Я столько лет упрекал Бога, почему он не дал мне умереть, но теперь знаю — иначе я не смог бы встретить тебя.

Виола крепко обвила его шею, прижимая к сердцу, не желая отпускать, страшась самой мысли о том, сколько случайностей привело их друг к другу и как она вообще сможет жить без него теперь.

— Если ты умрешь, я умру с тобой, любовь моя, — прошептала она, зарывшись лицом в его волосы, и почувствовала, как он содрогнулся всем телом.

Опираясь локтями на его плечи, не размыкая объятий, она приподнялась, помогая их телам соединиться.

От того, что они любили друг друга, работы не становилось меньше. Другое дело, что, летая на крыльях счастья, они старались как можно быстрее сделать ту работу, которая мешала быть вместе, и заняться тем, что можно было делать вдвоем, превращая ежедневный труд в часть любовной игры.

Для бедняков ночь слишком коротка, шутил Гвидо. Зато Виола, пересчитывая выручку, довольно улыбалась — когда они переедут, смогут заплатить подати и найти дом получше, чем нынешняя лачуга.

Десятник дворцовой стражи остановился посреди торгового ряда горшечников.

— Граф Урбино велел собрать красивых девиц, дабы они прислуживали за пиршественным столом во время турнира, — объявил он и, оглядевшись, добавил, указывая на Виолу: — Ты пойдешь с нами.

Так Виола снова оказалась в графском дворце. Раздосадованная таким поворотом дневных событий, рассеяно разнося огромные блюда среди столов, за которыми сидели бражничающие рыцари, она раздумывала, как бы половчее ускользнуть до того, как муж придет за ней в торговый ряд, и до того, как она попадется на глаза графу Урбино.

Хохот и слова «Вы только посмотрите, герцог, как она прилежна!» заставили Виолу внимательнее вглядеться в пирующих. Среди недавно вошедшей в пиршественную залу толпы богато одетых рыцарей, она узнала герцога Миланского, своего отца, Неаполитанского короля и стоящего чуть позади графа Урбино.

— Ваше величество, ваша светлость, — присела Виола в глубоком поклоне.

— Как поживает жена горшечника? — осведомился король.

— Вашими молитвами, — не сдержавшись, съязвила Виола, но потом, справившись с собой, добавила: — Ваше величество, пощадите гордость достойного пожилого человека, ни в чем не виновного перед вами. Позвольте уединиться для беседы.

— Хорошо, — милостиво кивнул король и, обернувшись к графу Урбино, добавил: — Проведите нас в отдельные покои.

— К вашим услугам, ваше величество, — склонился тот.

Двое правителей уселись в кресла, чуть позади, стоя, разместились ближайшие советники и доверенные люди из свиты.

Виола стояла перед ними, одна, как на судилище, не испытывая, впрочем, от этого неудобства.

— Итак, что вы желаете сказать? — обратился к ней король Рене.

— В первую очередь, позвольте мне обратиться к герцогу, ваше величество, — сказала Виола и после милостиво разрешившего кивка продолжила, повернувшись к отцу: — Ваша светлость, я прошу у вас прощения за все те огорчения, что причинила с младенческого возраста и по сей день.

Герцог Филиппо Мария ничего не ответил, лишь нервно поперхнулся, отводя взволнованные глаза. Отец постарел за прошедшее время, с сочувствием заметила Виола.

— Урок пошел ей на пользу, — с явным удовлетворением сказал король.

— Что же до вас, ваше величество, — повернувшись к нему, продолжила Виола: — то позвольте поблагодарить за оказавшийся столь поучительным и полезным урок. Только по–настоящему изощренный и мстительный ум сумел бы придумать и воплотить такой урок в ответ на нелестный отзыв молодой девицы.

На челе короля пролегла морщинка легкого недоумения.

— Но больше всего и искреннее всего я благодарна вам за то, что вы взяли на себя труд выбрать для меня лучшего и достойнейшего супруга. Уверенна, что никто кроме вас не справился бы столь блестяще с этой задачей.

— Опять шутите? — нахмурился король.

— Отнюдь, ваше величество, — ответила Виола.

— Что ж, возможно, я и, правда, обошелся с вами с излишней суровостью, но мною двигало желание огранить красивейший из алмазов, сделав вашу душу столь же прекрасной, как ее внешняя оболочка. Теперь, когда я вижу, что старался не напрасно, я готов просить прощения и вашей руки.